О чём говорить не принято, так это о польской составляющей в целом ряде международных конфликтов.
Нынешний год, объявленный Президентом Д. Медведевым годом российской истории, уже отмечен рядом событий, в том числе... ликвидацией Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, созданной Президентом три года назад. То есть, тема признана утратившей актуальность. Однако историкам от этого спокойнее не стало, как и не перестала история влиять на современность. В немалой степени это касается истории польско-российских и польско-советских отношений.
Хотя в последнее время и вышло несколько документальных книг, освобождённых от политических предрассудков, ряд как польских, так и российских авторов либерального направления упорно продолжают разрабатывать тезис З. Бжезинского: «Российское руководство не имеет права уклоняться от прошлого своей страны, которое весь мир считает преступным».
Про весь мир сказано, конечно, сильно. А почему бы не вспомнить для начала то, с чего, например, начала та же Польша, едва получив в 1919 году независимость. Прежде всего возрождённая дочь Европы поспешила расширить свои границы за счет практически всех соседних стран: побежденной во Второй мировой войне Германии, Литвы, с которой когда-то составляла единое государство, и ослабленной гражданской войной и обескровленной России. Ворвавшись на территорию Украины и Белоруссии, польские войска с беспримерной жестокостью расправлялись с мирным населением.
Участник той войны Юзеф Бек, ставший впоследствии министром иностранных дел Польши, был предельно откровенен: «Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, которую у нас испытывают по отношению к ней». «В деревнях мы убивали всех [русских -ред.] поголовно и все сжигали при малейшем подозрении в неискренности...»
В советское время, чтобы не омрачать польско-советских отношений, наряду с катынской темой, замалчивалась тема красноармейцев, попавших в польский плен во время польско-советской войны 1919-1920 гг.
А ведь судьба их была ужасной. Десятки тысяч пленных, (по данным военного историка М. Филимошина, свыше 80 тысяч) не просто погибли в польском гулаге, а были замучены холодом, голодом, бесчеловечными пытками. Примеров тому более чем достаточно. Служащим польской администрации Михаилом Коссановским из массы эпизодов описан такой: польские офицеры распороли пленному красноармейцу живот, зашили туда кота (!) и делали ставки, кто скорее умрет – человек или кот. Переживший ад польского плена Я. Подольский писал в своих воспоминаниях «Страшное возмездие готовит себе панская великодержавная Польша», («Новый мир», № 5-6, 1931 г.). Но в самой Польше об этом тогда, судя по всему, мало кто задумывался.
На волне победной эйфории в стране началось искоренение всего русского, в том числе школ и церквей. В ходе той кампании был разрушен и разграблен Варшавский кафедральный собор святого Александра Невского.
Газета «Голос Варшавский» торжествовала по этому поводу: «Уничтожив храм, мы тем самым доказали свое превосходство над Россией, свою правоту над нею».
На оккупированных ею землях, так называемых «всходных кресах», населенных украинцами и белорусами, Польша проводила политику унижения и беспощадного подавления прав местного населения. Так, если в 1919 году в Западной Белоруссии было 400 национальных школ, то уже в 1921 году осталось 37. С 1921 по 1936 год католики и униаты отобрали у православных общин 288 храмов, 7 монастырей, 133 православных церкви были закрыты. По-польски звучали православные проповеди, преподавался Закон Божий.
Не желавшие мириться с насильственной колонизацией украинцы и белорусы в одном лишь 1922 году 878 раз выступали против шляхетского засилья. В связи с чем крупнейшая польская газета «Речь Посполитая» писала: «Если в продолжении нескольких лет не будет перемены, то мы будем иметь там, на восточных кресах, всеобщее вооруженное восстание. Если не утопим его в крови, то оно оторвет от нас несколько провинций. На восстание есть виселица, больше ничего. На все тамошнее белорусское население должен упасть ужас, от которого в его жилах застынет кровь».
И у тех, кто был помещен в польский концлагерь Береза Картузская – провозвестник Освенцима и Треблинки – она и впрямь стыла.
Помнят ли обо всем этом сегодняшние украинские, белорусские, русские и иные изобличители советского империализма и тоталитаризма?
Используя эти пугала, Польша двадцатых годов сколачивала «оборонительные» блоки с Румынией, Венгрией, с балтийскими странами, но при этом преследовала свою собственную цель – воссоздать великопольское государство «от моря до моря». В разработках польских стратегов прямо указывалось: «Расчленение России лежит в основе польских государственных интересов на Востоке», а сам глава польского государства Ю. Пилсудский заявлял, что когда падет Москва, он прикажет на стенах Кремля крупно написать: «Говорить по-русски запрещается».
Особая статья – шашни Польши той поры с Гитлером. Уже в январе 1934 года польские лидеры подписали с нацистами акт о дружбе и ненападении, стали представлять Германию в Лиге наций, поддержали все акции Гитлера: захват Саара, ввод войск в Рейнскую область, участие в Гражданской войне в Испании, аншлюс Австрии.
Польско-германские отношения становились настолько тесными, что соратник Ю. Пилсудского В. Студницкий в изданной весной 1935 года книге «Польше в европейской политической системе» так обрисовал их будущее: «Польша и Германия могут образовать основу прочного среднеевропейского блока... Германия заняла в нем первое место, а второе место принадлежало бы Польше».
К высшей точке своего единения обе страны подошли в сентябре 1938 года, во время Судетского кризиса в отношениях между Германией и Чехословакией, завершившегося печально известным Мюнхенским соглашением, по которому Запад сдал Гитлеру Чехословакию.
Еще недавно россиянин, воспитанный в духе советского прекраснодушия, мог спросить: «А Польша-то тут при чем?»
А при том, что параллельно с Судетским кризисом разразился другой – Тешинский кризис, в ходе которого поляки небольшого региона Тешин на севере Чехословакии стали требовать передать его Польше, которая тут же предъявила чехам ультиматум, подкрепив его рядом военных провокаций на чехословацкий территории.
Как реагировал Советский Союз на это, видно из заголовков «Правды» тех дней. 24 сентября 1938 года: «Польские фашисты готовят путч в Тешинской Силезиии». 27 сентября: «Безудержная наглость польских фашистов». 28 сентября: «Провокации польских фашистов». 30 сентября: «Провокации агрессоров не прекращаются».
Но Прага вынуждена была уступить силе. В результате Польша заполучила область, где проживало 80 тысяч поляков и 120 тысяч чехов. К польскому промышленному потенциалу добавился 41 процент выплавки чугуна и 47 процентов стали.
У. Черчилль оценил это так: «Польша с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства».
Польский же триумф по поводу «тешинской победы» был неописуем. «...Открытая перед нами дорога к державной, руководящей роли в нашей части Европы требует в ближайшее время огромных усилий и разрешения неимоверно трудных задач», – писала «Газета Польска». Польский посол в Париже Ю. Лукасевич выпустил книгу «Польша – это держава», в которой заявлял: «Тешинская победа – это новый этап исторического похода Польши Пилсудского во всё лучшее, хотя, может быть, и нелёгкое будущее».
В январе следующего, 1939 года Гитлер обсуждал польско-германские отношения с главой польского внешнеполитического ведомства Ю. Беком, которого заверил, что существует «единство интересов Германии и Польши в отношении Советского Союза» и что каждая использованная против СССР польская дивизия означает экономию одной немецкой дивизии».
Об истинной цене этих заверений определённо высказался германский военный атташе в Москве Э. Кестринг: «Польша является той клячей, которую Германия впрягла в свою упряжь на время». А Геббельс отметил в своём дневнике: «Мнение фюрера о поляках уничтожающее. Скорее звери, чем люди. Тупые и аморфные».
Уже весной того же, 1939 года рейх предъявил претензии на часть балтийского побережья Польши, наметив проложить здесь транспортный коридор между основной Германией и Восточной Пруссией. Поляки решили, что это уже слишком. На что немцы ответили расторжением польско-германского пакта о дружбе и ненападении и стали готовиться к военному решению вопроса.
Советский Союз предложил полякам помощь, но они гордо отвергли её: причём тут Москва, если гарантии польской безопасности дали Англия и Франция? Так что бояться предстоящей войны должна не Польша, а Германия. Подобные настроения отражались в заявлениях польских политиков, в бодром вещании варшавского радио, в боевых песнях о том, что одетая в сталь и броню, ведомая главнокомандующим Рыдз-Смиглы польская армия маршем выйдет на Рейн.
О пакте Молотова-Риббентропа, подписанном 23 августа 1939 года в Москве, сказано столько, что количество слов давно перешло в нулевое качество. Тем ценнее объективность оценки пакта опять-таки У. Черчиллем: «Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение, Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным».
1 сентября Гитлер напал на Польшу.
Об англо-французских гарантиях, данных до этого Польше, неловко даже вспоминать. 3 сентября они объявили Гитлеру войну, но вместо бомб их авиация сыпала на головы немцев миллионы листовок с призывами к благоразумию.
Можно ли сегодня в Польше услышать хоть слово упрека за такую «помощь»? Нет, кругом виновата лишь Москва, Россия.
17 сентября польское правительство бросило все еще сопротивлявшуюся армию, народ. Советское же руководство считало себя связанным договорными обязательствами до самой последней минуты пребывания польского правительства на польской земле. В ночь на 17 сентября ситуация кардинально изменилась, и в 7 часов 40 минут того же утра войска Украинского и Белорусского округов вступили на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, насильственно отторгнутых Польшей в 1920 году.
Местное население, составлявшее 14 млн человек, тепло встретило Красную Армию. А вот на кого многие готовы были выплеснуть свою месть за годы угнетения, так это на пленных польских жандармов и так называемых осадников, жителей польских поселений, выполнявших надзирательно-карательные функции в «восточных кресах» над украинско-белорусским «быдлом». Боясь расправ со стороны населения, такие пленные просили военную власть усилить их охрану.
Ни английское, ни французское правительства ни словом тогда не осудили действия СССР по возврату своих земель и отодвижение советской границы на 200-300 километров западнее.
Более того, У. Черчилль, выступая по радио 1 октября 1939 года, оценил происшедшее объективно: «Россия проводит холодную политику собственных интересов».
Ну а польская элита... Вот как описал писатель и публицист А. Кривицкий свою встречу с командующим польской армии, сформированной в 1941 году на советской территории генералом Андерсом. Дело было в декабре сорок первого, в номере гостиницы «Москва».
«Генерал стоял передо мной во весь рост уже во френче, застегивая поясной ремень и поправляя наплечный. Он пристегнул у левого бедра саблю с замысловато украшенным эфесом. Наверное, собирался на какой-то прием. Его распирало самодовольство.
– Пока русский возится с кобурой, вытащит пистолет, поляк вырвет из ножен саблю и... ж-и-ик! – Андерс картинно показал, как легко и быстро он расправится с противником».
Представим, читатель. Дело происходит в разгар битвы за Москву. Родина генерала находится под нацистским сапогом. И называется генерал-губернаторством. Сам же генерал, после его пленения Красной Армией и ранения прошел лечение во львовском госпитале, затем получил в Советах не только освобождение, но и полное содержание (польским генералам положили оклады в десять тысяч рублей, полковникам – по пять тысяч, подполковникам и майорам – по 3 тысячи, остальным офицерам по две тысячи, младшему командному составу по пятьсот рублей – месячную зарплату высококвалифицированного московского рабочего). Он в тылу страны, напрягающей последние силы. Он в тепле и комфорте. И ведет себя как задиристый хвастунишка-шестиклассник.
В те же декабрьские дни его и главу польского правительства в Лондоне генерала Сикорского принимал Сталин. Андерс говорил:
«Мы все без исключения любим свою Отчизну и хотим войти в нее первыми, хотим как можно скорее отправиться в бой...» И все в таком духе. А в итоге: «Быть может, нам удастся сформировать часть армии в Иране, а потом она вместе с теми частями, что остаются в СССР, пойдет на фронт».
Сикорский же предлагал всю польскую армию перевести из СССР в Иран, «где климат, а также несомненно обеспеченная американо-английская помощь, возможно, дадут людям прийти в себя, и мы сформируем сильную армию. Армия эта затем вернется сюда, на фронт, чтобы занять на нем свое место».
Сразу поняв, что с такими союзниками никаких врагов уже не надо, Сталин ответил обоим стратегам: «Если поляки не хотят воевать, пусть уходят... Сами справимся».
И они, подкормленные и отдохнувшие от войны в советском тылу, ушли вместе с прикомандированными к ним женами. Часть в канун Сталинградской битвы, а часть – в самый ее разгар. Тогда в информационном бюллетене Главного штаба польской Армии Крайовой (АК) Сталинградское сражение оценивалось так: «Ад на Волге. Битва за Сталинград приобретает историческое значение. Очень важно и то, что колоссальная битва на великой реке затягивается. В ней уничтожают себя две крупные силы зла».
После этого только в Польше наших воинов погибло, в том числе и от АКовских пуль, шестьсот тысяч. Это впятеро больше, чем погибло поляков на всех фронтах Второй мировой и в десятки раз больше, чем расстреляно польских офицеров в Катыни. А ещё Москву клеймят за то, что та не бросила изнурённые наступлением дивизии на помощь варшавскому восстанию и не положила ещё сто-двести тысяч русских душ. А ещё... Бесконечность польских претензий к России известный публицист Ежи Урбан называет политическим провинциализмом.
Голоса тех, кто в сегодняшней Польше готов честно вспоминать об этом, всё глуше. Зато всё громче звучат голоса антироссийски настроенных политологов.
Таких, как, например, профессор П. Вечоркевич, заявивший в пространном интервью газете «Речь Посполитая»: «Мы могли бы найти место на стороне рейха почти такое же, как Италия и наверняка лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск».
У профессора явно отшибло память. Такое бывает не только у польских интеллектуалов, но и у российских, всерьез утверждающих, как например, С. Белковский, что союз с Гитлером был бы благом для нашего народа. Похоже, у иных мыслителей в Варшаве и Москве даже провалы памяти общие.
Что же до победного парада в Москве на Красной площади, то в нем поляки участвовали. Но не те, что ушли в Иран в разгар боев под Сталинградом, а те, что бок о бок с советским солдатом прошли с боями до самого Берлина. У нас их вспоминают добром.
Спросят: зачем ворошить всё это? Ведь говорится же: «Кто прошлое помянет, тому глаз вон». Правильно. Только у пословицы есть продолжение: «А кто забудет, – тому оба».
Нынешний год, объявленный Президентом Д. Медведевым годом российской истории, уже отмечен рядом событий, в том числе... ликвидацией Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, созданной Президентом три года назад. То есть, тема признана утратившей актуальность. Однако историкам от этого спокойнее не стало, как и не перестала история влиять на современность. В немалой степени это касается истории польско-российских и польско-советских отношений.
Хотя в последнее время и вышло несколько документальных книг, освобождённых от политических предрассудков, ряд как польских, так и российских авторов либерального направления упорно продолжают разрабатывать тезис З. Бжезинского: «Российское руководство не имеет права уклоняться от прошлого своей страны, которое весь мир считает преступным».
Про весь мир сказано, конечно, сильно. А почему бы не вспомнить для начала то, с чего, например, начала та же Польша, едва получив в 1919 году независимость. Прежде всего возрождённая дочь Европы поспешила расширить свои границы за счет практически всех соседних стран: побежденной во Второй мировой войне Германии, Литвы, с которой когда-то составляла единое государство, и ослабленной гражданской войной и обескровленной России. Ворвавшись на территорию Украины и Белоруссии, польские войска с беспримерной жестокостью расправлялись с мирным населением.
Участник той войны Юзеф Бек, ставший впоследствии министром иностранных дел Польши, был предельно откровенен: «Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, которую у нас испытывают по отношению к ней». «В деревнях мы убивали всех [русских -ред.] поголовно и все сжигали при малейшем подозрении в неискренности...»
В советское время, чтобы не омрачать польско-советских отношений, наряду с катынской темой, замалчивалась тема красноармейцев, попавших в польский плен во время польско-советской войны 1919-1920 гг.
А ведь судьба их была ужасной. Десятки тысяч пленных, (по данным военного историка М. Филимошина, свыше 80 тысяч) не просто погибли в польском гулаге, а были замучены холодом, голодом, бесчеловечными пытками. Примеров тому более чем достаточно. Служащим польской администрации Михаилом Коссановским из массы эпизодов описан такой: польские офицеры распороли пленному красноармейцу живот, зашили туда кота (!) и делали ставки, кто скорее умрет – человек или кот. Переживший ад польского плена Я. Подольский писал в своих воспоминаниях «Страшное возмездие готовит себе панская великодержавная Польша», («Новый мир», № 5-6, 1931 г.). Но в самой Польше об этом тогда, судя по всему, мало кто задумывался.
На волне победной эйфории в стране началось искоренение всего русского, в том числе школ и церквей. В ходе той кампании был разрушен и разграблен Варшавский кафедральный собор святого Александра Невского.
Газета «Голос Варшавский» торжествовала по этому поводу: «Уничтожив храм, мы тем самым доказали свое превосходство над Россией, свою правоту над нею».
На оккупированных ею землях, так называемых «всходных кресах», населенных украинцами и белорусами, Польша проводила политику унижения и беспощадного подавления прав местного населения. Так, если в 1919 году в Западной Белоруссии было 400 национальных школ, то уже в 1921 году осталось 37. С 1921 по 1936 год католики и униаты отобрали у православных общин 288 храмов, 7 монастырей, 133 православных церкви были закрыты. По-польски звучали православные проповеди, преподавался Закон Божий.
Не желавшие мириться с насильственной колонизацией украинцы и белорусы в одном лишь 1922 году 878 раз выступали против шляхетского засилья. В связи с чем крупнейшая польская газета «Речь Посполитая» писала: «Если в продолжении нескольких лет не будет перемены, то мы будем иметь там, на восточных кресах, всеобщее вооруженное восстание. Если не утопим его в крови, то оно оторвет от нас несколько провинций. На восстание есть виселица, больше ничего. На все тамошнее белорусское население должен упасть ужас, от которого в его жилах застынет кровь».
И у тех, кто был помещен в польский концлагерь Береза Картузская – провозвестник Освенцима и Треблинки – она и впрямь стыла.
Помнят ли обо всем этом сегодняшние украинские, белорусские, русские и иные изобличители советского империализма и тоталитаризма?
Используя эти пугала, Польша двадцатых годов сколачивала «оборонительные» блоки с Румынией, Венгрией, с балтийскими странами, но при этом преследовала свою собственную цель – воссоздать великопольское государство «от моря до моря». В разработках польских стратегов прямо указывалось: «Расчленение России лежит в основе польских государственных интересов на Востоке», а сам глава польского государства Ю. Пилсудский заявлял, что когда падет Москва, он прикажет на стенах Кремля крупно написать: «Говорить по-русски запрещается».
Особая статья – шашни Польши той поры с Гитлером. Уже в январе 1934 года польские лидеры подписали с нацистами акт о дружбе и ненападении, стали представлять Германию в Лиге наций, поддержали все акции Гитлера: захват Саара, ввод войск в Рейнскую область, участие в Гражданской войне в Испании, аншлюс Австрии.
Польско-германские отношения становились настолько тесными, что соратник Ю. Пилсудского В. Студницкий в изданной весной 1935 года книге «Польше в европейской политической системе» так обрисовал их будущее: «Польша и Германия могут образовать основу прочного среднеевропейского блока... Германия заняла в нем первое место, а второе место принадлежало бы Польше».
К высшей точке своего единения обе страны подошли в сентябре 1938 года, во время Судетского кризиса в отношениях между Германией и Чехословакией, завершившегося печально известным Мюнхенским соглашением, по которому Запад сдал Гитлеру Чехословакию.
Еще недавно россиянин, воспитанный в духе советского прекраснодушия, мог спросить: «А Польша-то тут при чем?»
А при том, что параллельно с Судетским кризисом разразился другой – Тешинский кризис, в ходе которого поляки небольшого региона Тешин на севере Чехословакии стали требовать передать его Польше, которая тут же предъявила чехам ультиматум, подкрепив его рядом военных провокаций на чехословацкий территории.
Как реагировал Советский Союз на это, видно из заголовков «Правды» тех дней. 24 сентября 1938 года: «Польские фашисты готовят путч в Тешинской Силезиии». 27 сентября: «Безудержная наглость польских фашистов». 28 сентября: «Провокации польских фашистов». 30 сентября: «Провокации агрессоров не прекращаются».
Но Прага вынуждена была уступить силе. В результате Польша заполучила область, где проживало 80 тысяч поляков и 120 тысяч чехов. К польскому промышленному потенциалу добавился 41 процент выплавки чугуна и 47 процентов стали.
У. Черчилль оценил это так: «Польша с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства».
Польский же триумф по поводу «тешинской победы» был неописуем. «...Открытая перед нами дорога к державной, руководящей роли в нашей части Европы требует в ближайшее время огромных усилий и разрешения неимоверно трудных задач», – писала «Газета Польска». Польский посол в Париже Ю. Лукасевич выпустил книгу «Польша – это держава», в которой заявлял: «Тешинская победа – это новый этап исторического похода Польши Пилсудского во всё лучшее, хотя, может быть, и нелёгкое будущее».
В январе следующего, 1939 года Гитлер обсуждал польско-германские отношения с главой польского внешнеполитического ведомства Ю. Беком, которого заверил, что существует «единство интересов Германии и Польши в отношении Советского Союза» и что каждая использованная против СССР польская дивизия означает экономию одной немецкой дивизии».
Об истинной цене этих заверений определённо высказался германский военный атташе в Москве Э. Кестринг: «Польша является той клячей, которую Германия впрягла в свою упряжь на время». А Геббельс отметил в своём дневнике: «Мнение фюрера о поляках уничтожающее. Скорее звери, чем люди. Тупые и аморфные».
Уже весной того же, 1939 года рейх предъявил претензии на часть балтийского побережья Польши, наметив проложить здесь транспортный коридор между основной Германией и Восточной Пруссией. Поляки решили, что это уже слишком. На что немцы ответили расторжением польско-германского пакта о дружбе и ненападении и стали готовиться к военному решению вопроса.
Советский Союз предложил полякам помощь, но они гордо отвергли её: причём тут Москва, если гарантии польской безопасности дали Англия и Франция? Так что бояться предстоящей войны должна не Польша, а Германия. Подобные настроения отражались в заявлениях польских политиков, в бодром вещании варшавского радио, в боевых песнях о том, что одетая в сталь и броню, ведомая главнокомандующим Рыдз-Смиглы польская армия маршем выйдет на Рейн.
О пакте Молотова-Риббентропа, подписанном 23 августа 1939 года в Москве, сказано столько, что количество слов давно перешло в нулевое качество. Тем ценнее объективность оценки пакта опять-таки У. Черчиллем: «Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение, Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным».
1 сентября Гитлер напал на Польшу.
Об англо-французских гарантиях, данных до этого Польше, неловко даже вспоминать. 3 сентября они объявили Гитлеру войну, но вместо бомб их авиация сыпала на головы немцев миллионы листовок с призывами к благоразумию.
Можно ли сегодня в Польше услышать хоть слово упрека за такую «помощь»? Нет, кругом виновата лишь Москва, Россия.
17 сентября польское правительство бросило все еще сопротивлявшуюся армию, народ. Советское же руководство считало себя связанным договорными обязательствами до самой последней минуты пребывания польского правительства на польской земле. В ночь на 17 сентября ситуация кардинально изменилась, и в 7 часов 40 минут того же утра войска Украинского и Белорусского округов вступили на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, насильственно отторгнутых Польшей в 1920 году.
Местное население, составлявшее 14 млн человек, тепло встретило Красную Армию. А вот на кого многие готовы были выплеснуть свою месть за годы угнетения, так это на пленных польских жандармов и так называемых осадников, жителей польских поселений, выполнявших надзирательно-карательные функции в «восточных кресах» над украинско-белорусским «быдлом». Боясь расправ со стороны населения, такие пленные просили военную власть усилить их охрану.
Ни английское, ни французское правительства ни словом тогда не осудили действия СССР по возврату своих земель и отодвижение советской границы на 200-300 километров западнее.
Более того, У. Черчилль, выступая по радио 1 октября 1939 года, оценил происшедшее объективно: «Россия проводит холодную политику собственных интересов».
Ну а польская элита... Вот как описал писатель и публицист А. Кривицкий свою встречу с командующим польской армии, сформированной в 1941 году на советской территории генералом Андерсом. Дело было в декабре сорок первого, в номере гостиницы «Москва».
«Генерал стоял передо мной во весь рост уже во френче, застегивая поясной ремень и поправляя наплечный. Он пристегнул у левого бедра саблю с замысловато украшенным эфесом. Наверное, собирался на какой-то прием. Его распирало самодовольство.
– Пока русский возится с кобурой, вытащит пистолет, поляк вырвет из ножен саблю и... ж-и-ик! – Андерс картинно показал, как легко и быстро он расправится с противником».
Представим, читатель. Дело происходит в разгар битвы за Москву. Родина генерала находится под нацистским сапогом. И называется генерал-губернаторством. Сам же генерал, после его пленения Красной Армией и ранения прошел лечение во львовском госпитале, затем получил в Советах не только освобождение, но и полное содержание (польским генералам положили оклады в десять тысяч рублей, полковникам – по пять тысяч, подполковникам и майорам – по 3 тысячи, остальным офицерам по две тысячи, младшему командному составу по пятьсот рублей – месячную зарплату высококвалифицированного московского рабочего). Он в тылу страны, напрягающей последние силы. Он в тепле и комфорте. И ведет себя как задиристый хвастунишка-шестиклассник.
В те же декабрьские дни его и главу польского правительства в Лондоне генерала Сикорского принимал Сталин. Андерс говорил:
«Мы все без исключения любим свою Отчизну и хотим войти в нее первыми, хотим как можно скорее отправиться в бой...» И все в таком духе. А в итоге: «Быть может, нам удастся сформировать часть армии в Иране, а потом она вместе с теми частями, что остаются в СССР, пойдет на фронт».
Сикорский же предлагал всю польскую армию перевести из СССР в Иран, «где климат, а также несомненно обеспеченная американо-английская помощь, возможно, дадут людям прийти в себя, и мы сформируем сильную армию. Армия эта затем вернется сюда, на фронт, чтобы занять на нем свое место».
Сразу поняв, что с такими союзниками никаких врагов уже не надо, Сталин ответил обоим стратегам: «Если поляки не хотят воевать, пусть уходят... Сами справимся».
И они, подкормленные и отдохнувшие от войны в советском тылу, ушли вместе с прикомандированными к ним женами. Часть в канун Сталинградской битвы, а часть – в самый ее разгар. Тогда в информационном бюллетене Главного штаба польской Армии Крайовой (АК) Сталинградское сражение оценивалось так: «Ад на Волге. Битва за Сталинград приобретает историческое значение. Очень важно и то, что колоссальная битва на великой реке затягивается. В ней уничтожают себя две крупные силы зла».
После этого только в Польше наших воинов погибло, в том числе и от АКовских пуль, шестьсот тысяч. Это впятеро больше, чем погибло поляков на всех фронтах Второй мировой и в десятки раз больше, чем расстреляно польских офицеров в Катыни. А ещё Москву клеймят за то, что та не бросила изнурённые наступлением дивизии на помощь варшавскому восстанию и не положила ещё сто-двести тысяч русских душ. А ещё... Бесконечность польских претензий к России известный публицист Ежи Урбан называет политическим провинциализмом.
Голоса тех, кто в сегодняшней Польше готов честно вспоминать об этом, всё глуше. Зато всё громче звучат голоса антироссийски настроенных политологов.
Таких, как, например, профессор П. Вечоркевич, заявивший в пространном интервью газете «Речь Посполитая»: «Мы могли бы найти место на стороне рейха почти такое же, как Италия и наверняка лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск».
У профессора явно отшибло память. Такое бывает не только у польских интеллектуалов, но и у российских, всерьез утверждающих, как например, С. Белковский, что союз с Гитлером был бы благом для нашего народа. Похоже, у иных мыслителей в Варшаве и Москве даже провалы памяти общие.
Что же до победного парада в Москве на Красной площади, то в нем поляки участвовали. Но не те, что ушли в Иран в разгар боев под Сталинградом, а те, что бок о бок с советским солдатом прошли с боями до самого Берлина. У нас их вспоминают добром.
Спросят: зачем ворошить всё это? Ведь говорится же: «Кто прошлое помянет, тому глаз вон». Правильно. Только у пословицы есть продолжение: «А кто забудет, – тому оба».