Недавно в культурной жизни Гомеля произошло надолго запомнившееся событие Гостем Гомельского  университета стал известный литературовед и писатель Лев Аннинский Его знаменитые лекции шли слушать не только студенты филологического факультета, но и вузовские преподаватели, школьные учителя и будущие абитуриенты.

— Лев Александрович, какое у вас осталось впечатление от встречи с университетской аудиторией, от общей культурной атмосферы в братской республике?

— Для меня важно, что сохранены все священные исторические камни, которые свидетельствуют о давней истории города и единении двух братских народов. Я побывал в музее моего дальнего родича, выдающегося психолога Льва Выготского, и других музеях, гулял по городу, жители которого оказались радушными и гостеприимными хозяевами. Очень тронуло, как встречали меня учащиеся местного лицея. Мне показали барельеф, выбитый на камне: «В этом доме жил Л. С. Выготский».

Что же касается преподавателей и студентов университета имени Франциска Скорины, то я даже не ожидал такого неподдельного интереса к излагаемому мной материалу. Я предложил моим слушателям выбрать для разговора те или иные фигуры поэзии советского периода. Выбрали тему «Любовь и лирика» и в ее рамках рассказы о Цветаевой и Эфроне, Есенине и Дункан. Кроме того, я читал лекции о советской прозе, проводил семинарские занятия.

Происходил оживленный обмен мнениями, студенты задавали вопросы, хотели разобраться в теме. И, пожалуй, главное, что я вынес из бесед со своими белорусскими друзьями: они не отделяют себя от нас. Если бы было по-иному, я бы сразу ощутил эту психологическую стену, тогда мне пришлось бы дипломатничать. Но ничего подобного не произошло. Я почувствовал, что приехать в Гомель, — это вовсе не то, что приехать сегодня, скажем, во Львов, Таллин или Тбилиси.

Белорусы — моя давняя любовь. Меня тянуло к этому народу еще тогда, когда я не знал, что мой отец погиб от рук немцев в Полоцке. Было ему тогда 38 лет, на фронт он ушел старшим политруком. Их эшелон попал под бомбежку, и мой отец, раненый, обезноженный, оказался в плену. Правда, в Полоцк в госпиталь он попал еще до прихода немцев. Потом выздоровел, начал ходить, работал в госпитальной каптерке. Но в 1942 году раскрыли его связи с партизанами, и его расстреляли. Я нашел человека, который рассказал мне об этом провале, о том, как погиб мой отец.

До войны он закончил университет, немного учился в аспирантуре, потом работал на «Мосфильме» с Сергеем Эйзенштейном. Я написал об отце книгу «Жизнь Иванова». Вначале сделал только пять экземпляров — для трех дочерей и двух внучек. Но потом в издательстве «Вагриус» случайно узнали о рукописи, попросили дать прочесть, а потом издали ее. Теперь эту книгу еще можно купить в книжных магазинах российской столицы.

— За последние годы, несмотря ни на что, в художественной литературе наших стран появилось много ярких имен, новых литературно‑художественных изданий. Однако мы плохо знаем друг друга. Так, в России практически не заметили юбилеев двух белорусских изданий  — 85-летия журнала «Полымя» и 10-летия журнала «Всемирная литература». В то же время белорусские издания могут дать в урезанном виде информацию, которая играет существенную роль в деле единения двух наших братских народов. Как вы думаете, что необходимо предпринять, чтобы ситуация изменилась?

— За свои 74 года я не узнал других путей изучения друг друга, кроме как чтения того, что вышло из печати, обмена мнениями между писателями, налаживания контактов. Все черпается из литературы. Это единственный способ узнать, какие проблемы волнуют друзей, соседей, коллег — до тех пор, пока наши страны не создадут единое информационное и культурное пространство.

— Структуры Союзного государства Беларуси и России много делают для оживления культурных связей между нашими странами. Присуждают премии писателям, организуют выставки российских и белорусских художников - участников Отечественной войны, олимпиады школьников  - «Россия и Белоруссия - историческая общность»… Это далеко не полный перечень. Тем не менее, единое культурное пространство пока не создано, есть только его отдельные фрагменты. Может быть, усилий структур одного Союзного государства здесь недостаточно, необходимо более динамичное встречное движение структур исполнительной власти двух наших стран?

— Да, более активное движение необходимо, инертность здесь отрицательно сказывается на тех же изданиях, которые могли бы способствовать контактам двух наших стран и народов. Я сужу об этом по журналу «Дружба народов», в котором работаю. На его страницах всегда отражались процессы, происходящие в художественной литературе и культуре, в том числе русского и белорусского народов. А сейчас журнал влачит полуголодное существование. Тираж упал до 2 тысяч. Но мы продолжаем делать свое дело, выпускаем специальные номера, печатаем отклики на публикации, литературную критику. Если такой печатный орган сохранился до сих пор, значит, дело небезнадёжно и его нужно поддерживать. Ждём помощи и от структур Союзного государства, и от Министерства культуры России. Связи необходимо развивать по разным направлениям — литературным, театральным, в области художественного и документального кино, устанавливать контакты между общественными, религиозными организациями…

— Многие белорусские города тесно связаны с русской историей. Гомель, Витебск, Полоцк, Орша до 1924–1926 годов входили в состав РСФСР. Многие приграничные города помогают друг другу. Думается, надо деятельнее развивать характерные для советского времени традиции городов-побратимов.

— Меня не надо убеждать в том, что советские традиции имели не только негативные черты, но и несли огромное позитивное начало. На этих традициях в духе взаимопонимания и братства выросло несколько поколений людей. И корни тут давние.

Русский народ — сверхнация. Как американцы, индусы, китайцы. Как нам замкнуться в племенных рамках?

Кстати, ранее, когда существовал единый Союз, я обошел с рюкзаком за плечами многие республики, участвовал в спортивных походах. Хорошо помню один свой маршрут вместе с женой и дочерьми по Белоруссии. Мы шли пять недель, исколесили практически всю республику. Начали с Полоцка, вышли на Припять, побывали в Бресте, Гродно, Речицах, зашли и на Украину, в Любеч, откуда родом моя мать.

Это было мое первое знакомство с Белоруссией. Хорошо помню, как гостеприимный и интеллигентный хозяин железнодорожной будки, к которому мы попросились обогреться, приютил нас, растопил печку и даже попросил выйти своих детей, чтобы не смущали нас, когда мы начали есть. Я убедился тогда, что белорусы — очень скромный народ, но в то же время очень крепкий изнутри.

— Почему после развала Советского Союза именно белорусский народ в большей степени, чем другие, продемонстрировал духовную близость, тягу к единению с российским народом? Может быть, есть основания говорить о существовании некоего единого архетипа русских и белорусов? Если такой архетип действительно существует, то в чем он проявляется?

— Архетипы единые, может, и есть, но лишь в сочетании с типологической множественностью внутри этносов, в частности, у белорусов, и особенно у русских. И реализуется вся эта сложность в исторических судьбах, а не в теоретических выкладках. Душевная связь с белорусами возникла у меня не от рассудка, а из личного практического опыта. Когда в 1957 году я пришёл работать в «Литературную газету», то стал заниматься и белорусами, и их соседями с севера и юга. Вот тогда и почувствовал, как с севера дышат «лесные братья», а с юга — отзвуки самостийности. У белорусов же ничего подобного не ощутил. Не чувствовал себя ни «оккупантом», ни «москалём». Душа была — дома. Такой вот архетип.

— И все-таки, сейчас некоторые белорусы, проживающие в Москве, столкнулись с проблемой национально-культурной самоидентификации. И им необходима помощь. Мне рассказывали участники ансамбля «Журавинки», исполняющие белорусские песни, что им самим приходиться находить помещение для занятий, шить костюмы, не рассчитывая на помощь этнографов. Эти самодеятельные артисты поднимают вопрос об ускорении создания белорусского национально-культурного центра и белорусской библиотеки в Москве.

— Возрождать национально-культурные традиции, безусловно, нужно, но надо думать, в каком порядке, в какой последовательности. Библиотеку можно открыть, но найдется ли для неё достаточно читателей? Нужен перевод книг, ведь языки разные, хотя и не в такой степени отличаются между собой, как, скажем, русский и современный украинский.

— Белорусский журнал «Всемирная литература», между прочим, выходит на русском языке, — по словам его главного редактора Василия Наварича, «понятном и в достаточной степени эстетически освоенном белорусами».

— И правильно делают. Читать будут больше. Василь Быков писал по-русски и по-белорусски. На мировой уровень он вышел благодаря русскому языку. Помните, ранее Беловежская пуща символизировала собой не развал Союза, а мощный духовный порыв: вся страна на одном дыхании слушала песню под одноименным названием, которая была написана как хоровое произведение, его первым исполнителем стал детский хор Центрального телевидения. Затем песня прочно вошла в репертуар «Песняров». Так, может быть, оживлению национального самосознания проживающих в России белорусов вначале способствовали бы периодические концерты с исполнением белорусских музыкальных произведений?

— Вы — известный исследователь творчества и жизненного пути бардов. Но если раньше их противопоставляли якобы официозным «Песнярам», то теперь трудно сказать, кто более официозен — выступающие в Кремлевском дворце съездов барды или прорвавшийся через мутную завесу попсы и расцветший «Славянский базар» в Витебске…

— Кто хотел петь у костра, тот пел и раньше, и продолжает петь сейчас. Грушинский фестиваль в Самарской области этому не помеха. Противопоставлять одно другому бессмысленно. Люди выбирают те формы приобщения к искусству, которые им ближе. Что касается роли «Славянского базара», то и его надо использовать для сплочения славянских народов.

— И в России, и в Белоруссии наряду с оригинальными композиторами, писателями появляются самобытные художники. Например, Алексей Кузьмич, которого называют «белорусским Рафаэлем», пишет мадонн, в своем творчестве он пытается соединить разорванное духовное пространство, восстановить прерванную связь времен исторической Руси…

— В России также велика ностальгия по единой Руси, славянскому единству. Художников, скульпторов, которые посвящают свои произведения этой теме, нет смысла перечислять — они хорошо известны. Однако культурный мир нашей страны столь разнообразен, что творческие искания не ограничиваются только одним направлением. Никас Сафронов рисует мадонну и слегка посмеивается. Мы все, деятели культуры и искусства, — достаточно разные внутри единого русского этноса. И должны быть разными. Унификация вызывает в ответ жажду сепаратизма. Если есть интересные художники, значит, надо дать им возможность выставляться, присуждать этим талантливым людям премии.

— В Белоруссии сейчас существуют два писательских союза: один лояльно относится к политике президента Александра Лукашенко, другой ее не приемлет. Но ведь подобный раскол среди литераторов случился и в России в 1990‑е годы. Он не изжит до сих пор, хотя писатели разных направлений, кажется, научились, наконец-то, вместе отстаивать свои интересы, защищать общими трудами нажитую собственность… Может быть, и в Белоруссии тоже научатся находить общий язык?

— А это от людей зависит. Захотят, так и найдут. А не захотят, так и будут выяснять отношения.

Писатели по определению не могут быть согласными друг с другом, они своего рода выразители разных общественных настроений. Но нужно знать цивилизованные формы. Можно ходить на демонстрации и орать: «Долой!» — но лучше сесть, подумать, поискать аргументы и отстаивать свою позицию без мордобоя.

А то набьют друг другу физиономии, а потом судятся. Завоевывай на свою сторону людей, и пусть они за тебя проголосуют! Я никогда не жил под руководством президента Александра Лукашенко, я допускаю, что он — не сахар, хотя понимаю, почему ему бывает трудно… Но при всем том испытываю к белорусскому лидеру симпатию, потому что он единственный среди белорусских депутатов голосовал когда-то против развала Советского Союза. Я прямо сказал на второй день после Беловежских соглашений, что мне от распада страны больно, хотя все говорили, что им хорошо…

— Почему, на ваш взгляд, медленно идет процесс окончательного образования единого Союзного государства? Какие силы не заинтересованы в развитии этого процесса и тормозят его? Почему так трудно приходится Александру Лукашенко (о чем вы уже говорили)?

— Трудно приходится не только Александру Лукашенко. Я думаю, что руководить народами — занятие вообще опасное и неимоверно трудное. Не потому, что руководители плохи (или хороши), а потому, что народы непредсказуемы и часто невменяемы в своем геополитическом бытии. В народах бурлит всё. Какие силы? Да те самые, какие и русских заставляют поносить своих вождей. За то, что в деревне грязь не убрана. За то, что в городе игровых заведений не хватает. За то, что надо строить новый дом, а старый сносить жалко. За то, что жители бегут в город и костят этот город на все корки.

Какие формы «автономии» надо придумать для белорусов, чтобы они отличались по статусу от татар? От дагестанцев? И чтобы ничьё самолюбие не страдало? Не знаю. Практика покажет. Или не покажет. Любой вариант придётся стерпеть.

— Не потому ли так не хочется Западу укрепления Союзного государства, что Россия и Белоруссия ломают его планы: они не дают миру «осовремениться» по-американски (о чем свидельствуют усилия двух стран по формированию многополярного мира); наши моральная идея, солидаристская идея — слагаемые «русской идеи» — мешают закончить свою работу архитекторам «нового мирового порядка»; установкам беспочвенного «экономического человека» противостоит наша, не вписывающаяся в сухие формулы рационализма, «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам»?

— И это тоже. Но ведь и у американцев свои гробы. И тоже отеческие. Закончить работу по установлению «нового мирового порядка» американцам не удастся, потому что ничего законченного и окончательного на земле не будет, а будет продолжение Истории, полной боли и страданий. Рациональные системы на этом пути непременно должны уравновешиваться эмоциональными реакциями. А уж кому что достанется — не угадать. Поляки ещё и поэмоциональнее русских, а льнут то к французам (в прошлом), то к американцам (теперь). Причём ни французам, ни американцам от этого не легче.

— Какова, на ваш взгляд, роль творческой интеллигенции в деле единения наших братских народов и завершения формирования Союзного государства? Среди либеральной ее части заметна реакция отторжения этих процессов, прямо или косвенно она выступает против российско-белорусской интеграции и создания Союзного государства. Почему это происходит, что вызывает неприятие и страхи у этих деятелей культуры?

— Деятели культуры ценят всего дороже и ставят всего выше свободу мыслить и высказываться. Они боятся «интеграции», потому что чуют в ней диктат, имперскую плаху, цензуру и прочие прелести «общего здоровья». Вопрос в том, что страшнее, — это «общее здоровье» или развал. Мы пробовали и то и другое. Придётся «творческой интеллигенции» смиряться с той судьбой, которая ожидает их народы. Но русским смиряться — не привыкать. Как и бунты устраивать.

— Со стороны кажется, что ваша позиция в вопросах общественной жизни за последние полтора десятка лет претерпела определенные изменения. В начале 1990‑х вы были пессимистично настроены в отношении будущего России, потом постепенно эволюционировали от либерализма к центризму, поменяли некоторые оценки нашего прошлого и настоящего. Или это поверхностный взгляд?

— Меня часто спрашивают: оптимист я или пессимист? Что тут скажешь? Я фаталист. Мне грустно, но я знаю, что ничего никогда не решится окончательно и никакого рая не будет: в душе человека нет никакого рая. Но и ада тоже не будет.

Еще бы: как не быть грустному настроению, когда произошел развал государства, за которое погиб мой отец, в котором я вырос! Но у меня и сейчас остается ощущение, что дальше нам придется нелегко. Россия вечно на перепутье, поэтому россиянину непросто идентифицировать себя.

А наша всеотзывчивость? Не случайна же! Поэтому, как бы трудно ни приходилось, нужно держаться своей дороги. А иначе не отобьёшься от любителей ставить вопросы о том, что русские-де занимают несоизмеримо большую территорию, что нам досталось слишком много полезных ископаемых и т. д. Если такие эксперты парализуют волю народа и приступят затем к негласному дележу нашей территории, то эффект получится знакомый: русский всеотзывчивый человек начнет звереть…

Плохо знающим Россию политикам может показаться, что после такой делёжки образуется, как при Вудро Вильсоне, конгломерат маленьких свободных этнических образований. Но вряд ли! Начнется борьба за российское наследство. Возможно, придет какой-нибудь новый Чингис, или Тамерлан, или Наполеон — и начнет всех силой объединять… Не дай Бог, конечно.

Впрочем, сейчас у меня настроение получше. Русских вроде бы поменьше оскорбляют…

Источник - Журнал "Союзное государство" № 25 (апрель) 2008 г