Во время недавней пресс-конференции Президента Республики Беларусь корреспондент польского информационного агентства PAP задала вопрос о том, собирается ли Беларусь совместно с Литвой и Польшей праздновать 150-летие восстания 1863 года. Александр Лукашенко ответил так: «Я об этом не слышал. Я не слышал об этих совместных мероприятиях. Если такие будут предложения и они не расходятся с той политикой, которую мы проводим в нашем государстве – почему бы нет».

Так что же происходило 150 лет назад на наших землях? Есть ли повод белорусам что-то праздновать или же просто отмечать? Заранее прошу меня простить за некоторое многословие, но в данном случае, как говорится, важна каждая деталь.

Боже, спаси Польшу!

В январе 1863 года в Варшаве началось национальное восстание, целью которого было возрождение независимого польского государства. Что же, дело вполне благородное и достойное всяческих похвал, если не учитывать одно небольшое обстоятельство: в состав Польши повстанцы включали земли Литвы, Беларуси и Украины. Причем верили они в это также свято, как и в то, что Висла впадает в Балтийское море.

1-го февраля 1863 года «Временное провинциальное правительство в Литве и на Беларуси» опубликовало Манифест от имени «Национального польского правительства», в котором призывало крестьян и шляхту «защищать польский край, гражданами которого [они] являются с сегодняшнего дня».
«Отдел руководства провинциями Литвы» 19 марта 1863 года издал манифест, который призывал «наших братьев литвинов и белорусов, составляющих с Польшей неделимое целое, к воссоединению всех национальных сил вокруг знамени независимости. Одна цель объединяет нас всех – освобождение Отечества. Соотечественники всех вероисповеданий и классов, братья Литвы и Беларуси!.. Всех тех, в ком бьется польское сердце, призываем вперед, под штандарт Белого Орла и Погони… Боже, спаси Польшу!».

Эти призывы легли на благодатную почву. Местная шляхта, вконец ополячившаяся и позабывшая свои исторические корни, не мыслила свое будущее без Польши.

Гаспадар з-пад Вільні

И тут бы поставить точку вслед за нашим историком Митрофаном Довнар-Запольским, который считал, что «ход восстания 1863 г. не представляет для нас интереса», а «революционный подъем был короток, но искренен». Однако как же быть с распространенным мнением о серьезных белорусских мотивах и идеях, будто бы присущих повстанцам?

Главное (оно же, пожалуй, и единственное) обоснование таких взглядов – творчество Викентия Константина Калиновского. Ему приписывается авторство серии листовок “Мужыцкая праўда”, а также “Лістоў з-пад шыбеніцы”, написанных на белорусском языке, хоть и латинкой. Имеется и свидетельство официального российского историографа восстания генерал-майора Василия Ратча, который пользовался протоколами допросов повстанцев: «Калиновский принимал на себя диктатуру. Варшавское правительство должно было получить сообщение, что Литва и Белоруссия – самостоятельное государство».

Итак, во-первых, самостоятельность. Якуб Гейштар, Юзеф Яновский, входившие в руководство восстанием, отмечали, что речь не шла о полной независимости Беларуси и Литвы, а только о федерации с Польшей. Это показал во время следствия, 24 февраля 1864 года, и сам Калиновский. Генерал Ратч также пояснил причины, по которым тот стремился к независимости от Варшавы – это тщеславие молодых «славолюбивых литвинов». То, что в конфликте Калиновского с центральным руководством не было каких-то национальных мотивов, подтвердил и другой повстанец Пшиборовский, автор «Истории двух лет», который утверждал: Калиновский «открыто заявлял, что только мужик сможет поднять на своих сильных плечах Польшу», поэтому «дурным варшавским головам нельзя доверять судьбу Литвы».

В основе конфликта «белых» и «красных» был именно социальный вопрос, а вовсе не национальный. О сугубо внутренних противоречиях повстанцев, не имеющих отношения к делу национально-государственного возрождения Беларуси, писал и Митрофан Довнар-Запольский. Он дал такую характеристику повстанческим вождям в крае: «Это в значительной мере настоящие белорусы, но полонизированные». И далее: «Долгое время Виленский комитет не мог столковаться с Варшавским, потому что, хотя Варшавский комитет теоретически исходил из принципов децентрализации, однако Варшавский комитет дал почувствовать свой нажим, против чего протестовал Виленский».

Во-вторых, факт написания листовок на белорусском языке еще не является признаком того, что сам Калиновский считал себя белорусом. В гораздо большем объеме он пользовался польским языком. И «Мужыцкая праўда» и «Лісты з-пад шыбеніцы» были адресованы крестьянам, к которым автор обращался на понятном для них языке – «простай мове». Поэтому он и пользовался крестьянским псевдонимом «Яська, гаспадар з-пад Вільні». В «Лістах з-пад шыбеніцы» Калиновский недвусмысленно пишет: «Польское дело – это наше дело, это вольности дело». В «Пісьме Яські, гаспадара з-пад Вільні» он выражается еще яснее: «Мы, что живем на земле Польской, что едим хлеб польский, мы, Поляки из веков вечных». Даже симпатизировавший Калиновскому историк Михаил Бич вынужден был признать: «Однако прямых призывов к захвату помещичьих земель, а также к борьбе за государственную самостоятельность Беларуси и Литвы нет ни в одном номере «Мужыцкай праўды», как и в других печатных воззваниях К. Калиновского во время восстания».

Не должно быть никаких иллюзий насчет судьбы Беларуси, равно как и Литвы, в случае победы повстанцев в 1863 году. В нашей истории был еще один польский деятель, который любил порассуждать о федерализме и правах народов. Это Юзеф Пилсудский, которого кое-кто спешит перекрестить в «Язэпа». И чем закончились рассуждения Пилсудского? Закрытием белорусских школ, газет, журналов и лагерем в Березе-Картузской.

Миф о Кастусе

Откуда же взялся миф о Калиновском, якобы «белорусском национальном герое»? Первым эту идею вбросил в начале ХХ века Вацлав Ластовский. Однако она не прижилась. В среде белорусских возрожденцев этого времени Калиновский не был популярной фигурой.

Ситуация изменилась после прихода к власти большевиков. Согласно их исторической концепции, Коммунистическая партия должна была иметь в каждом народе своего предтечу. То есть того, кто, конечно, не смог осознать решающую роль городского пролетариата и проникнуться идеями марксизма, но был «идейно близок». Отсюда родилась известная формула о декабристах, разбудивших Герцена, а тот, в свою очередь, оплодотворил народников. В Украине предшественниками большевиков были объявлены Шевченко и Кармалюк и т.д. В Беларуси эта роль была уготована Калиновскому. Ему даже придумали новое имя – Кастусь, уменьшительное от Константин. Эту волшебную метаморфозу произвели по аналогии с крестьянскими вождями Емелькой Пугачевым и Стенькой Разиным. Так и появился Кастусь (Костик) Калиновский.

Образ нового героя приживался медленно, болезненно, в ожесточенных спорах. Но Советская власть с присущей ей настойчивостью вдалбливала его в массовое сознание. Пожалуй, последним протестом против подобного изнасилования истории и национального самосознания была рецензия профессора Владимира Пичеты на книгу Иосифа Лочмеля «Очерк истории борьбы белорусского народа против польских панов», вышедшую в 1940 году. В ЦК партии ученому погрозили пальцем, а рецензии не дали ход.

Миф о Кастусе зажил своей жизнью. Его жертвой стал и выдающийся белорусский писатель Владимир Короткевич. В своем романе «Каласы пад сярпом тваім» он наделил молодого Кастуся чертами борца за свободу белорусского народа. И сейчас многие, отстаивая необходимость сохранения этого мифа, апеллируют не к историческим фактам, а именно к литературному образу. Историк Алесь Смоленчук недавно дал такую оценку: «Калиновский мог не осознавать себя белорусским национальным деятелям. Но мы, составляя мнение о человеке, оцениваем его действия и тот след, который этот человек после себя оставил. Фигура Калиновского, его образ в искусстве, музыке, литературе, традиция борьбы, заложенная им, сыграли огромную роль в процессе формирования национального движения ХХ века. Можно сказать, что белорусским национальным героем Калиновский стал после смерти. (Вспомним: в 2006 году во время протестов в ходе президентских выборов участники палаточного лагеря называли Октябрьскую площадь Площадью Калиновского)».

Что тут возразить? Сила художественного слова, конечно, огромна, а Короткевич, без сомнения, великий писатель. Но… Знаете ли, на днях я посмотрел фильм Квентина Тарантино «Джанго освобожденный». Душевное такое кино, где есть и любовь, и кровь. Так вот там важное место отводится динамиту. При его помощи главный герой отправляет на тот свет многих своих врагов и разносит в щепки ненавистный Кэндиленд. Но вся штука в том, что Альфред Нобель запатентовал динамит только в 1867 году. А действие фильма происходит на девять лет раньше. Стал ли от этого «Джанго» менее захватывающим, а Тарантино утратил часть своего режиссерского мастерства? Ни в коем разе! Но и динамит от этого также никак не мог появиться в руках у освобожденного раба, ставшего охотником за головами, в 1858 году. Одним словом, вы меня понимаете?

Террор

Должен признать, что повстанцы были людьми весьма находчивыми и остроумными. Их террористические группы, наводившие ужас на местное население, назывались «кинжальщики» и «жандармы-вешатели» – по излюбленным орудиям казни. А кому пропаганда навесила ярлык «Вешателя»? Правильно, виленскому генерал-губернатору Михаилу Николаевичу Муравьеву. Он, безусловно, был человек сурового нрава. На его счету порядка 128 повстанцев, казненных с соблюдением всех законных процедур. Точная же цифра жертв самих польских повстанцев не известна до сих пор. Одни говорят о 305 убитых. Сам Муравьев называл цифру в 500 человек. По данным III Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии, только за 1863 год повстанцы казнили 924 человека, не считая убитых в боях. Российский военный министр Дмитрий Милютин считал эту цифру сильно заниженной.

Повстанческий террор был поставлен основательно. И одним из главных его инициаторов стал неутомимый и деятельный Калиновский. Не успел он вернуться к руководству восстанием, как 11 июня 1863 года издал «Прыказ ад ронду польскага да народу зямлі літоўскай і беларускай», который грозил смертью всякому, кто посмел бы ослушаться повстанцев. В этом приказе «национальный герой» называет белорусов «каинами», «иудами», «дурными как овечки». И пишет: «Но Ронд Польский спрашивает вас, каким вы правом смели помогать москалю в нечистом деле?! Где был у вас разум, где была у вас правда? Вспомнили ли вы про страшный суд Божий? Вы скажите, что делали это поневоле, - но мы люди вольные, нет у нас неволи! А кто из вас хочет неволи московской – тому дадим виселицу на суку!»

В архивах сохранились многочисленные описания расправ повстанцев над местным населением. Мы не будем сейчас стращать читателя жуткими подробностями, отметим лишь, что перед смертью жертв мучили, избивали кольями и дубинами.

Жестокость Калиновского и его сподвижников вовсе не случайна. У них были исторические предшественники – повстанцы Тадеуша Костюшко в 1794 году. Тогда были учреждены органы революционного террора – комитеты общественной безопасности, создавались революционные трибуналы. На площадях городов, захваченных повстанцами, устанавливались виселицы.

Не был Калиновский одинок и в своей эпохе. Печально прославился его младший современник русский социалист Сергей Нечаев. Правда, если руки Калиновского обагрены кровью сотен людей, то Нечаев убил только одного – неподчинившегося ему студента Иванова. Но перед этим молодой человек написал знаменитый «Катехизис революционера». Каждый из его 26 пунктов будто списан с личности и убеждений Калиновского. «Он в глубине своего существа, – пишет Нечаев об идеальном солдате революции, – не на словах, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него  – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб его вернее разрушить». Достоевский, пораженный вскрывшимися обстоятельствами дела Нечаева и его группы, нигилизмом обвиняемых, написал роман «Бесы». Вряд ли подлежит сомнению, что нечаевщина и калиновщина – явления одного порядка. У большевиков, действительно, было какое-то особое историческое чутье – они знали, кого избрать в свои предтечи.

А что же народ?

Калиновский писал в «Мужыцкай праўдзе»: «Нас царь уже не обманет, не подведут москали! Нет для них в наших селах ни воды, ни хлеба, для них мы глухи и немы – ничего не видели и не слышали». Вышло все наоборот.

Белорусы остались глухи практически ко всем призывам повстанцев. Несмотря на активную пропаганду перехода в церковную унию, которая началась еще за несколько лет до 1863 года, таких фактов отмечено не было. Даже бывшие униатские священники в абсолютно подавляющем своем большинстве отказывались помогать повстанцам и принимали активное участие в борьбе с ними.

Сохранились народные песни времен Польского восстания, записанные и изданные в разгар белорусизации – в 1924 году. Вот свидетельство белорусского крестьянина-католика, насильно призванного в ряды повстанцев:

Кінуўшы, рынуўшы паўстанне,
Прыйшоў я к вам, васпане,
Трасца пабяры нашы жаўняры.
Я, галубкі, к вашым ножкам прыбягаю,
Святым Тадэвушам паздраўляю!
Захацелі паны Польшчу вараціць,
Да бадай ці ня лепей гасудару служыць.
Народ паглушылі, Польшчы не зварацілі.

Российские власти не ожидали такой поддержки со стороны белорусского населения и поначалу растерялись. Но с прибытием Муравьева из крестьян стали создаваться караулы и сельская стража, сыгравшие важную роль в разгроме восстания. Отряды Звеждовского, Сераковского и Калиновского буквально утонули в море народного гнева.

Вряд ли можно согласить с мнением, будто белорусские крестьяне всего лишь польстились на льготные условия отмены крепостного права, которыми их задобрило царское правительство. Повстанцы заманивали крестьян не менее привлекательными обещаниями. Планировалось передать им в собственность те земли, которыми они фактически пользовались. При этом помещики должны были получить компенсацию от государства. Безземельные наделялись двумя десятинамі пахотной земли в том случае, если присоединятся к восстанию. 25-летняя рекрутская служба заменялась трехлетней с ее прохождением в своем крае, вместо подушной вводилась подымная подать. Но эти обещания не произвели на крестьян почти никакого впечатления.

Позиция белорусского населения была вполне осознанной. Авторитет российского императора, далекого «белого царя», как его называли в народе, был куда выше, чем собственного пана.

Вот отрывок из анонимного произведения «Размова мужыка з панам»:

Ой, на што гэта людзей зводзіць,
Калі воля не ад паноў сходзіць.
Скора ад паноў аднялі нас,
Дык усе паны пайшлі ў ляс
Страшыць войска і цара;
Дармо ваша гавора!
Ой, не чыны вам былі на мыслі,
Калі ўсе да лясу выйшлі;
Скора б вы войска царскае збілі,
Дык мы б ізноў паншчыну рабілі.

Суть той борьбы, которая происходила на белорусских зеплях, стала осознаваться и российским обществом. В июне 1863 года московская газета «День» писала: «Мы, Русское общество, будто бы забыли о существовании Белоруссии; мы долгое время не знали о той глухой, неизвестной борьбе, которую вели Белорусы за свою народность и веру с могущественными, сильными, хитрыми и богатыми, со всех сторон окружающими их врагами – польщизной и латинством».
 
Так стоит ли отмечать годовщину событий полуторавековой давности? Конечно, стоит! Тогда белорусы избежали грандиозной опасности – окончательной полонизации, исчезновения как нации. И эта победа была результатом усилий не только и даже не столько царских властей и войск. Все их меры были бы тщетны без массового и поистине героического сопротивления, которое оказали белорусы польским повстанцам. Благодаря этой победе мы получили годы созидания, послужившие основой для национального возрождения и выхода на исторический простор белорусского народа.

21 Января 2013 г.

Belta.by